В жизни есть всякие ситуации, когда то ли судьба, то ли интуиция выручают.
Весна 1953 года. Мотомеханизированная дивизия, в которую входит и наш танковый полк, находится на учениях в Молдавии, возле города Болграда. Тогда Молдавии, как таковой, не было — она считалась частью Украинской ССР. Степь, малейший дождь — слякоть по колено, не пройдешь; как техника проходит, можно только догадываться. Солдаты живут «весело» — каждый день надо драить не только сапоги, но еще и танки. Кто драил — тот знает…
После очередного учения батальон расположился в овраге — в большом таком овраге, длиной наверное в целый квартал. И тут вдруг приходит известие о смерти Сталина, и нам объявляют: завтра — торжественное построение. Учения ненадолго прекращаются, и нашему подразделению велено построиться на площадке над оврагом, будут транслировать из Москвы похороны Сталина.
Нас там человек 400 в полку. На весь батальон — один приемник, у начальника клуба. Трофейный маленький такой приемничек ламповый, на батареях. Крышки задней у него не было, поэтому приходилось его осторожно носить, чтобы где-нибудь чего-нибудь не отвалилось. Для трансляции решили взять киноустановку. А поскольку я одновременно и киномехаником был, и мастером танковых радиостанций, мне все это и поручили. У меня была 35-миллиметровая аппаратура, изготовленная немцами уже в счет репараций, на немецких заводах, она комплектовалась мощными телефункеновскими усилителями, не шестиваттными, как у нас, а двадцативаттными.
Было решено, что используем клубную машину, войсковую, с большим кузовом — там находилась и мобильная библиотека, и киноустановка, как бы передвижной автоклуб, который в период отдыха на учениях развертывает свою работу. Киноустановка имела свой двигатель, он крепился в машине, поэтому, когда переезжали, надо было глядеть, чтобы он не отцепился. Иначе этот тяжелый двигатель как начнет гулять по машине, и ты за ним будешь бегать долго, пока не остановитесь.
Значит, начинаю я готовить аппаратуру к завтрашней трансляции. Вдруг приходят товарищи — из особого отдела, как я понял, потому что их очень многое интересовало. И, между прочим так, замечают: «Вы понимаете, что все должно пройти на высоком уровне?» Я, конечно, догадывался, но тут уже окончательно осознал всю ответственность.
Аппаратуру я установил наверху машины. Но беда заключалась в том, что двигатель, чтобы не шумел и не мешал, надо было куда-то убрать. Копать траншею бесполезно — вся земля была в виде жижи. Поэтому решили, что спрячем мотор за выступ оврага, метрах в пятидесяти от машины. Кабель нашли, подключили. Двигатель сообща, солдатскими силами, утащили туда.
Я, конечно, накануне все там проверил, бак промыл, как положено. Рано утром проверил еще раз — работает. Сижу, жду команды. Полк построился. Прибегает замполит, полковник, говорит: можно начинать. Включил сначала тихо. У клуба все начальство собралось, потом пришел командир полка. Тут начались позывные, я дал на полную.
И вот, сижу я в клубе около приемника, снаружи динамики глаголют, подразделение построено буквой П, все идет нормально. Открыл траурное собрание, по-моему, Молотов, если не ошибаюсь. За ним, кажется, Маленков. И вдруг, в конце его выступления его, вдруг слышу «бу-буууу» — и мой динамик затих. Тишина… И двигатель, кажется, тоже не слышен. Решение принял мгновенно — сработала, видимо, интуиция. Выскакиваю. А чтобы мне попасть к двигателю, надо было перед фронтом всего полка пробежать.
И вот несусь я и вижу: стоит замполит, стоит командир полка, стоят проверяющие, присланные на учения из дивизии, и все прочие стоят по стойке смирно, отдают честь. И у многих из них — слезы на глазах. Пронесся я в конец и чисто интуитивно, без всяких размышлений, просто схватил и крутанул ручку. Двигатель завелся, что называется, с полоборота. И слышу там «ааааоооо» — заработало, и как раз на выступлении Лаврентий Палыча Берия. Эта пауза страшная длилась, наверное, с минуту.
Потом я уже оттуда никуда не уходил — сидел до самого конца, как заяц, возле двигателя. Начались траурные выстрелы, раздались команды, я мотор выключил и сижу. Ну, думаю, сейчас начнется приглашение на собеседование. Но никто мне так ничего и не сказал — ни завклубом, ни замполит, ни особисты. Видимо, они сами все были в ожидании: что дальше будет? И плакали.
Сам-то я не плакал, мне это и в голову не приходило, я даже не вникал в смысл того, что говорили. Я слушал двигатель и что динамики работают. Это знаете, когда во время войны бомбят, а мать не слышит — спит, потому что умаялась. А чуть ребенок заплакал — она слышит. Вот тут примерно тот же эффект.
Юрий Фёдорович Веретенников (р. 1929), журналист
Подготовила Юлия Веретенникова-Каденко