Смерть Сталина не была неожиданностью — 4 марта объявили о его состоянии, и ясно было, что вряд ли он вытянет. Произошедшее все восприняли как должное. Конечно, переживали, и я тоже, но меня терзало любопытство — кто же будет после него. Если кто и плакал, я не обращал внимания, плачут и плачут — не видел в этом смысла. Я, честно говоря, не испытывал какой-то безумной любви к этому персонажу, он меня не интересовал, как и сама система.
Все понимали — живем-то мы не так, как нужно, поэтому надеялись, что будет лучше. Разговоры были чисто обывательские. А вот кто будет после Сталина — это был самый интересный вопрос. Я делал предположения — как всегда, не угадал.
Я жил в провинции, с откровенными арестами не столкнулся, да и в политику мы не лезли. Брали, правда, дядьку моего. Но он попал в такое время — взяли в 38-м году, когда сняли Ежова. Тех, кто не сознался — выпускали, и дядьку выпустили, он сидел три месяца, не подписывал ничего. А тех, кто подписывал, конечно, не выпускали.
Работал я в шарашке — зачуханной мастерской: за 15 лет не видел там ничего кроме пьянства. Политических у нас не было, чистые бытовики. Пили, как обычно: так выпивали одну бутылку, а 5 марта, может быть, и две выпили — не помню.
Мой двоюродный брат с приятелем решили поехать на похороны — доехали до Дзержинска и вернулись обратно — не знаю, почему. Обычное любопытство: Сталин — он был как бог, интересно посмотреть, что это такое, как это выглядит.
После его смерти жизнь вообще не изменилась. Только выпустили уголовников — это было что-то чудовищное: страшно выйти на улицу. Вот уже потом, после 56-го года, когда все выползли из нор — тут уже другой начался разговор. Пришел брат с выпученными глазами: «Ты знаешь, Сталин, оказывается, враг народа. Хрущев зачитывал то-то и то-то!» И будто мешок открыли — все полезло наружу…
Лев Михайлович Турчинский (1932–2022), литературовед
Подготовили Светлана Шуранова и Вячеслав Шабалин