Весной 1953 года я заканчивала 5-й класс. 314-я школа для девочек, в которой я училась, находилась на углу Большого Харитоньевского и Большого Козловского переулков, недалеко от Садового кольца.
За несколько дней до смерти Сталина по радио периодически передавали сводку состояния его здоровья. У нас в семье не было постоянно включенного громкоговорителя, мама этого совершенно не выносила, но за стеной у наших соседей такой громкоговоритель никогда не выключался. И я, сидя одна дома, слышала из-за стенки голос Левитана. Надо сказать, его тембр голоса и манера говорить приводили меня в трепет; думаю, что не только меня. Так что какое-то напряжение было, по-моему, у всех, но вслух об этом не говорили. Даже в школе с самыми ближайшими подругами на тему болезни вождя мы не разговаривали.
В день смерти, 5 марта, когда мы с мамой утром проснулись, оказывается, по радио уже передали о кончине вождя. В квартире все ходили подавленные и никто ни с кем не разговаривал, во всяком случае громко это событие никто не обсуждал. Соседнее радио громко периодически вещало о смерти Сталина. Так, притихшая, я и пошла в школу. На лестнице встретила подружку с третьего этажа. Отец ее был полковником. Она шепотом спросила меня, знаю ли я о событии. Я также шепотом ответила, что знаю. Мы пошли вместе. На улице мы встречали наших одноклассников и также шепотом спрашивали друг у друга, кто что знает. Все были испуганы и подавлены. В школе не было обычного шума и суеты. Больше всего нас поразила наша учительница, которая, войдя в класс, сказала: «Встаньте, умер наш вождь товарищ Сталин!», села на стул, стоящий в углу класса около окна, и заплакала. Не помню, весь ли урок она проплакала. Мы сидели тихо, стараясь не шуметь, и ощущали траурное торжество происходящего.
Надо сказать, что при Сталине часто вывешивались на улице красные флаги с черными лентами или бантами. Мы к этому привыкли. Сталин любил траур. Когда вдали слышался траурный марш духового оркестра, у меня сердце начинало тоскливо щемить. Я очень боялась покойников и всегда убегала в противоположную сторону, чтобы не увидеть траурную процессию. Только при Хрущеве, веселом человеке, отменили это гнетущее почитание траура.
На первой же перемене мы решили украсить портрет дорогого вождя траурными лентами. Портреты вождя висели в каждом классе. Кто-то выплел черные ленты из кос, кто-то сбегал домой за красными лентами, сняли портрет и обвили рамочку своими лентами.
Следующий урок вела наша любимая учительница русского и литературы Вера Ивановна. Она была человек строгий, но справедливый, немного резкий. Но она замечательно преподавала нам литературу. Я ее очень любила. Увидев наши старания с портретом, она потребовала снять ленты и заплести распущенные волосы, сказав, что лохматые девочки не могут находиться на ее уроке.
Со дня объявления о смерти Сталина до похорон прошло дня два. Помню, что несмотря на начало марта было очень холодно, на следующий день я не ходила в школу, а сидела целый день дома, как всегда одна, и непрерывно слушала радиоприемник. Все время звучала траурная музыка, а в какой-то из этих дней, может быть накануне похорон — помню отчетливо трансляцию из Елоховского собора — звучало церковное пение.
И вот в день похорон, когда было объявлено о всенародном прощании с вождем и по этому поводу занятий в школе не было, мы с подружкой решили обязательно пойти, как все, в Колонный зал Дома союзов. Моя учительница Вера Ивановна еще накануне догадалась о моем безрассудном намерении. Сказать что-либо против она не могла, поэтому решила остановить меня другим образом. Надо сказать, что я любила литературу, но с грамматикой у меня были большие проблемы. Вера Ивановна объявила мне, что именно в день похорон я должна пойти вместе с ней в РОНО (Районный отдел народного образования) и там, пока она будет на каком-то совещании, мне надо будет переписать контрольную работу. Я была искренне поражена. Как!!! В такой день!!! Какое-то сочинение!!! Когда весь советский народ скорбит и вся страна в трауре!!! Нас мучило любопытство. Но против воли В.И. ничего нельзя было поделать. Я договорилась со своей подружкой, что мы вдвоем пойдем в это несчастное РОНО и она меня подождет. Так мы и сделали. Помню, как я с отвращением писала эту работу, сидя почему-то в коридоре. Но уж когда закончила и передала ее В.И., кинулась к Светке, и мы помчались с ней к Цветному бульвару.
По Садовому кольцу транспорт в тот день не ходил, так что мы пошли пешком. По улице шли люди группами и в одиночку. Ближе к Цветному толпа увеличивалась, но идти было еще легко. Завернули на Цветной бульвар. Мы со Светкой держались левой стороны, ближе к домам. Шли медленно, постепенно толпа становилась все гуще и гуще. Я шла уже вплотную к стене дома, Светка отстала. Впереди началась высокая ограда из металлических прутьев с острыми пиками на конце. Толпа все плотнее прижимала меня к высокому каменному цоколю ограды. Становилось все страшнее, обратно повернуть было уже невозможно. Вдруг я увидела мужчину, который стоял с той стороны ограды и махал мне рукой. Когда я поравнялась с ним, он схватил меня за руку и попытался вытянуть из толпы. Это оказалось нелегко сделать. Тогда он схватил меня другой рукой за воротник моего зимнего пальто. Кое-как мне удалось взобраться на цоколь. Мужчина велел мне пролезть между прутьев ограды на его сторону. Это было не так-то просто в зимней шапке и зимнем пальто, но я протиснулась. Я плакала и звала Светку, которую толпа тянула к нам. Наш спасатель схватил Светку, как и меня, и выдернул из еще более плотной толпы. Наконец и Светка оказалась с моей стороны. Мужчина спросил, где мы живем, и посоветовал пробираться к дому по возможности дворами, а где-то по переулкам. Он же предупредил нас, что все близлежащие переулки перегорожены военными машинами. Не помню, как мы двинулись к дому. В первом же переулке мы увидели плотную цепь солдат, а за ними грузовые машины, которые одна к другой стояли поперек переулка. Впереди расхаживал офицер. Нас остановили и никак не хотели пускать дальше. Только когда офицер отошел в другую сторону, солдаты расступились, и мы проползли под машиной. Дальше нас еще несколько раз останавливали, но потом кто-нибудь, сжалившись над малолетними девчонками, пропускал дальше. Уже стемнело, когда мы наконец оказались в наших родных переулках. Домой вернулись совсем в темноте. К счастью, мамы еще не было дома. Я была напугана, замерзшая и голодная. Пальто в грязи, воротник наполовину оторван. Я повесила пальто, чтобы мама сразу его не увидела. А когда через несколько дней она заметила мой драный и кое-как мною же пришитый воротник и спросила, в чем дело, я сказала, что подралась с соседскими мальчишками.
Вечером следующего дня мама пришла с работы расстроенная и рассказала, что накануне, в день похорон Сталина, в толпе погибло много народу, все больницы забиты искалеченными. Потом я слышала, что как будто рано утром следующего дня после похорон чистили улицы и бульвары, по которым шла толпа. И оттуда грузовиками вывозили башмаки, галоши и всякую потерянную одежду. Передавали эти рассказы шепотом и только близким знакомым.
После похорон для нас, детей, жизнь продолжалась без каких бы то ни было перемен. Только в середине лета произошло событие, которое, как нам казалось, изменило нашу жизнь. Был арестован Л.П. Берия, потом появилось сообщение, что его расстреляли. Все чаще замелькали фамилии Маленкова и Хрущева.
Через много-много лет, уже в начале 80-х годов, я попала в Грузию в составе научной экспедиции. Наш маршрут проходил через Гори. Помню, как мы выехали на центральную площадь маленького городка, стиснутого горами. Посередине площади на высоченном гранитном постаменте высилась огромная скульптура Сталина. В эти годы это было так неожиданно. Нам предложили посмотреть сталинский мемориальный комплекс. В стеклянном павильоне стоял домик, где родился вождь. Все очень скромно, ничего лишнего. Рядом возвышалось здание, похожее на провинциальный Дворец культуры. Это был музей Сталина. Мы вошли в него. Нас встретили сдержанно-гостеприимно. За нами немного на расстоянии все время ходил служащий музея. Нам никто не предложил экскурсию. В залах были стенды с документами и фотографиями и кое-что из знаменитого собрания подарков вождю к его юбилею. Когда мы чинно, переговариваясь шепотом, прошли все залы, перед нами открыли дверь, и мы вошли в затемненную залу. Вернее, перед нами находился затянутый черной материей пандус, плавно спускающийся вдоль круглой стены, на которой была огромного размера освещенная прожекторами фотопанорама той самой толпы 1953 года. Можно было внимательно рассмотреть лица людей. Они как бы шли с нами, и по мере приближения к цели толпа была все более испуганная и мрачная. На противоположной стороне пандуса возвышался парапет. Мы подошли к его краю и увидели внизу ярко освещенную арену, затянутую красным ковром, ровно посередине возвышалась круглая колонна из черного мрамора, а на ней – посмертная золотая маска Сталина. Мы молча шли вниз по пандусу, пораженные увиденным. Ведь на дворе — начало 80-х, и казалось, что все уже забыли о Сталине. А тут — центр почитания.
Пораженные увиденным, мы покинули это странное место. Сели в машину и как можно быстрее выехали за пределы этого города.
Елена Борисовна Делоне (р. 1941), лаборант академического института