Рассказ о том, что я чувствовал в дни болезни и смерти Сталина, хочу предварить рассказом о «деле врачей». Эти события шли одно за другим. Я и мой институтский друг (мы тогда учились на третьем курсе МАРХИ) Витя Шер, гуляя по городу, останавливались у стендов с газетами, которые были тогда на улицах в изобилии. Там мы первым делом отыскивали статью или заметку о «деле врачей» и читали ее от начала до конца. Запомнилось, как мы остановились у такого стенда на Пречистенке и стали читать. За нашей спиной встали еще два или три человека и начали читать ту же статью. Нам казалось, что, читая, они посматривают на нас. Не дочитав до конца, мы ушли.
Известие о болезни и смерти Сталина меня застало дома, в большой коммунальной квартире на Большом Каретном. В квартире жили шесть семей, и отношения были вполне нормальные, но, как я потом узнал, за этим скрывались подлинно шекспировские страсти. Муж одной нашей соседки был посажен в тюрьму по доносу другой. Они об этом знали. Когда он вернулся в ту же квартиру после освобождения, жизнь продолжалась…
Наш сосед Шаргин был редактором последних известий в Радиокомитете, и все новости мы узнавали немного раньше других.
После известия о смерти Сталина в квартире установилась какая-то тягостная тишина. На общей кухне ничего не обсуждали, жадно слушали радио.
Я испытывал жгучее желание оказаться среди людей. Созвонившись с Витей, мы поехали на Рождественку в институт. Там уже было полно народа, разговаривали мало, у девочек были красные глаза. Протолкались в актовый (так называемый Красный) зал на втором этаже. Он уже был набит битком. На сцене за столом сидел ректор Кропотов и какие-то преподаватели. Видимо, висел и портрет Сталина, но я его не помню. На трибуну поднимались поочередно преподаватели и что-то говорили при гробовом молчании зала.
Запомнилось выступление доцента кафедры марксизма-ленинизма Айзенберга. В процессе учебы над ним подтрунивали за акцент и упорное желание вбить в наши головы свой предмет. На экзамене он сделал Витьке Шеру замечание: «Не в работе товарища Сталина, а в гениальной работе товарища Сталина». Так вот, оказавшись на трибуне, Айзенберг произнес несколько фраз и вдруг разрыдался. На всех это жутко подействовало.
На похоронах я не был и о событиях на Трубной, которая была рядом с домом, узнавал из рассказов. Там оказался наш однокурсник Лелик Иоффе, который спасся чудом — у него вместо одной ноги был протез.
Свое настроение я охарактеризовал бы как мрачную безысходность. Я почти был уверен, что будет война. Эту мысль нам так хорошо внушали, что гул пролетающего самолета заставлял вздрагивать. Через много лет о таком же своем чувстве мне рассказал актер Миша Козаков, настроение которого совпадало тогда с моим.
Мои родители, люди осторожные, при детях и посторонних никак смерть Сталина не комментировали и дома об этом много не говорили.
Владимир Александрович Резвин (1930–2019), архитектор, реставратор, историк архитектуры