Я никогда не испытывал любви к товарищу Сталину. Я окончил Московскую консерваторию в 1939 году, и тогда уже и знал об арестах и расстрелах. Хотя в моей семье не было репрессированных, но даже в 1930-х ни я, ни мой отец не могли себе многих вещей объяснить. Например, того, что многие признавались в своих якобы совершенных преступлениях.
Когда Сталин умер, я точно не плакал. Услышал об этом по радио, кажется. И у меня, как у всей интеллигенции, были самые страшные ожидания: как бы не было хуже. Это первое, что приходило в голову. Поэтому радоваться его смерти никак не мог. Кроме того, для меня смерть Сталина, как это ни наивно сегодня звучит, вообще оказалась не главным событием в тот момент. Потому что умер Сергей Сергеевич Прокофьев, с которым я был не близко, но знаком. И это была большая трагедия. Мне в 11 вечера 5 марта позвонил Борис Терентьев, секретарь парторганизации Союза композиторов СССР, и говорит: «Быстро приезжай в Союз композиторов — будешь ночь стоять у гроба Сергея Сергеевича». Союз композиторов был тогда на Миусской. Но надо было еще выдрать тело Прокофьева из его квартиры, а это было невозможно — Прокофьев жил в Камергерском переулке, там все было оцеплено, близко нельзя было подойти, не то что подъехать на машине. Вывозили его ночью. И потом всю ночь я провел — не помню уже, с кем — около его гроба. И для меня смерть Прокофьева была гораздо более ощутима, чем смерть Сталина.
Григорий Самуилович Фрид (1915–2012), композитор
Рассказ записан в 2010 году Ириной Мак