Спор о том, как следует мыслить сталинский террор и особенно наше нынешнее отношение к нему, мы с Сергеем Кузнецовым, моим добрым и давним знакомым, ведем с перерывами уже, наверное, лет десять. До сих пор он по большей части происходил как-то урывками, в комментариях — сначала в
Posts By: Александра Поливанова
«Потом я нашел портрет Сталина, вырезал откуда-то и прикрепил на стенку»
К смерти Сталина нас власти готовили несколько дней, все время передавали сводки о его болезни, так что, когда объявили, что он умер, это не стало для нас какой-то неожиданной, резкой новостью. Вечером сказали по радио, не помню — 5-го или 6-го. На другой день я пошел
«У меня была такая же реакция, как в лагерях, где все радовались, братались, кидали шапки вверх»
Я тогда учился на первом курсе, и уже тогда был ярый антисоветчик, еще со школы. Такими были все мальчишки без отцов, полухулиганы, и к власти мы относились, мягко сказать, отрицательно. У меня и по отцу и по матери было много родных и близких, которые пострадали во
«Среди интеллигенции ходила мифологема, что Сталин — единственный, кто удерживает разгул кошмара»
На самом деле, может, он вообще еще 1-го числа откинул копыта. Объявили о болезни 4 марта, поскольку это мой день рождения, помню очень хорошо. Я к этому серьезно относился и был огорчен из-за того, что день рождения пришлось отменить. Я тогда был юный сталинист, как любой
«Я спросила маму: „Как же так, все огорчены и встревожены, а ты не любишь Сталина?“»
Я родилась 7 ноября 1936 года. Мои родители работали в театре Образцова. Мама была заведующей литературной частью, а папа — актером. Жили мы тогда на Остоженке, в доме 41, а после ареста моего деда, Густава Густавовича Шпета, переехали в Брюсовский переулок, чтобы занять его кабинет. Иначе
Максим Трудолюбов. В обход идут люди и тем живы
Когда я, школьником, осознал, что происходило с Россией в сталинские годы, то сразу замечтал о том, чтобы перенестись в то время и остановить безумца. Начать движение сопротивления, достучаться до людей и все им объяснить, чтобы никогда не было этого трагического позора с давкой на похоронах тирана.
«Мама плакала, наверное, потому что было неизвестно, что будет дальше»
Мой папа был советский писатель, довольно известный в то время. Помню, мы собирались в школу, и тут же сидела моя маленькая сестричка. Он на нее так посмотрел и сказал: «Маленькая и не понимаешь, что произошло». Папа был сдержанный, но грустный. Потом я пошла в школу, зашла
«Соседи растерянно спрашивали: „Кто ж у нас теперь будет? Может, Левитан?“»
Я тогда училась в испанской группе романо-германского отделения филфака МГУ. И несколько дней перед 5 марта мы с нашим испанцем-преподавателем на каждом занятии переводили бюллетень о здоровье Сталина, который печатался во всех газетах. Весь, включая температуру и количество белка в моче, переводили прямо с ходу с
«Он накрылся с головой одеялом и шепотом отвечает: „Ты мне ничего не говорил, я ничего не слышал“»
О сталинских репрессиях я, безусловно, знала — у меня дядя был депортирован. Брата моего отца с женой и двумя маленькими детьми в 40-м году выслали в Сибирь. Мне тогда было тринадцать лет. Помню, как отцу позвонили по телефону, и незнакомый мужской голос сказал, что в Новой
«Тот факт, что у Сталина могут быть физиологические функции, произвел на меня какое-то освобождающее действие»
В марте 1953 года мне было девять лет. Родители мои относились ко всему происходящему с одесским скепсисом, но в доме о политике прямо не говорили. Увольнения с работы, невозможность попасть в институт, постоянные компании борьбы с каким-нибудь вражеским проявлением и отчеты о них в газетах упоминались,