Я пережила блокаду, и, наверное, поэтому все свое детство, отрочество и юность, лет до тридцати, почти непрерывно болела. Лежала дома, а за стенкой все время говорило радио. В 1953 году оно сначала говорило про «дело врачей», тяжелым таким, каменным голосом — я мало что тогда понимала, но было очень страшно. Потом радио стало говорить о болезни Сталина — мне было все равно, в нашей семье к Сталину относились без особой симпатии. Когда сообщили, что Сталин умер, я немного послушала радио — и уснула. Дома никто не горевал, но и не радовались, по крайней мере, при мне.
В 1953 году мы жили в коммуналке на Загородном проспекте с матерью, бабушкой и дедом, отец погиб в ополчении в первые дни войны. Мать служила в лаборатории, где во время войны разрабатывали рецепт блокадного хлеба, это отдельная история…
О репрессиях, или о том, что готовится высылка евреев, дома не говорили — во всяком случае, со мной. Репрессированных в нашей семье, насколько я помню, не было. Так что все чувства по поводу услышанного по радио я переживала в одиночку — я вообще была замкнутым ребенком.
Много позже выяснилось, что чудом избежал репрессий мой дядя Матвей Владимирович Гиммерверт. В те годы он работал главным энергетиком ГОМЗа (сейчас — ЛОМО). Зимой 1953 года его вдруг вызвал директор и предложил уволиться по собственному желанию. Ничего толком не объяснил, сказал что-то вроде: «У тебя жена, сын. Пиши заявление!» И дядя уволился с предприятия. Это было в пятницу, а в понедельник он пришел на работу забрать документы и увидел список из 28 человек, которых направляли в командировку в Коми, в Ухту.
О судьбе этих людей я потом узнала совершенно случайно. Я окончила школу, потом Политехнический институт, пришла в проектную организацию, где и сейчас работаю. И вот в начале 70-х меня посылают в Ухту на строительство подстанции — надо было проверить проект, который, как написали, «был подготовлен не в соответствии с постановлениями Партии и Правительства». Я приехала, стала искать и нашла рабочие чертежи — оказалось, что их делала та самая группа «командированных» в 1953 году. Это были гулаговские кальки… Так что директор ГОМЗа тогда моего дядю спас. Почему? Просто хороший был человек, сделал, что мог.
Возвращаясь к тем дням, после смерти Сталина — я в школу не ходила, болела, но знаю, что там не было каких-то особых траурных мероприятий, митингов — просто на день или два отменили уроки — и все. Наша 192-я школа находилась на Моховой, в одном здании со старым ТЮЗом, бывшее Тенишевское училище.
Алла Эммануиловна Максимова (р. 1940), инженер
Подготовила Елена Эфрос