Мне кажется, что о смерти Сталина я узнала из-за траурной музыки, которую передавали по радио. Кроме того, несколько дней передавали сводки о болезни, и по этим сообщениям было понятно, что дело его плохо, и мы ждали извещения о смерти со дня на день.
Когда Сталин умер, мне стало немного страшно. Моя семья очень пострадала от режима, но мне казалось, что международная известность и популярность Сталина удерживает советскую власть от безудержной антисемитской кампании, что им, волей-неволей, приходится говорить о дружбе народов, интернациональном сообществе и прочем, но как только его не станет, верхушка перестанет себя ограничивать. Я боялась, что власть перестанет соблюдать даже внешние приличия.
Моя мать окончила аспирантуру ИМЛИ имени Горького и преподавала зарубежную литературу в Военном институте иностранных языков. Бабушка моя, врач, до революции получила образование в Швейцарии, потому что евреям в России было учиться трудно, а курс золотого рубля был очень высоким и позволял учиться за рубежом. Вернувшись в Россию, она пересдала экзамены, была сначала земским врачом, а потом всю жизнь заведовала здравпунктом на вагоноремонтном заводе имени Войтовича. Мой отец был дипломатом, консультантом Литвинова по вопросам Лиги Наций. Когда нарком Литвинов ушел в отставку, он оставил новому наркому список лучших, по его мнению, сотрудников МИДа. Всех, кто был в этом списке, немедленно посадили.
В том списке была и фамилия моего отца. Он попал в Устьлаг и в 43-м году умер там от сердечной недостаточности и пеллагры, когда ему не было и пятидесяти лет. Умирая, он в бреду читал какие-то стихи Волошина о белом подснежнике и французские стихи.
В 1953 году я училась в Московском институте химического машиностроения. Всем полагалось чрезмерно горевать и, может быть, даже плакать. Если ты не очень скорбел, надо было держать язык за зубами и не особенно высказываться.
9 марта я решила посмотреть, как себя ведет толпа в такой день народной скорби — уже было известно, что огромные массы людей идут попрощаться с покойником, и город запружен.
Я понимала, что это историческое событие, мне как-то хотелось посмотреть его, закрепить в памяти. К сожалению, ты мало что видишь, историческое событие видно по телевизору или сверху. А если ты идешь в толпе, ничего кругом не видишь, то ты и не можешь его видеть, ты только в нем участвуешь, но видишь ты очень мало вокруг себя.
Я не очень помню, в каком месте вошла в эту толпу, а дальше мы пошли по бульвару, который ведет от площади Пушкина мимо Трубной площади и вверх. Толпа становилась все гуще и гуще, и потом тебя уже несло в этой толпе людей, ты уже не мог ничего сделать. Если бы ты захотел остановиться, ты бы не мог. А на мне было надето такое довольно широкое пальто с поясом, ярко-рыжего цвета, как кирпичное, и какая-то шапка. И меня несло довольно близко к ограде, а вдоль ограды стояли военные. Это были люди из КГБ, потому что у них была другая шинель: не зеленая, а серо-голубая. И молодой человек, такой высокий, красивый, с породистым удлиненным лицом, как у немецкой овчарки и в белом шарфе, схватил меня за воротник и за хлястик, выдернул меня оттуда и выбросил за ограду.
Он стоял в оцеплении, а мимо тела река людей. Еще не было ни жертв, ни раздавленных, просто ты не мог выйти уже из этого потока. Он меня выдернул оттуда, потому что во мне было довольно мало веса, я оказалась уже за оградой и укусила его за руку — рассердилась, что мне помещали наблюдать толпу. Видимо, у меня были не очень крепкие зубы, чтобы прокусить перчатку — не думаю, что ему было больно. Потом я каким-то образом мимо грузовиков и дворами уже ушла домой.
Люди в толпе молчали, они как-то скорбели, они были действительно погружены в переживания и не было там таких «что будет, как будет?».
Другие громкие события, такие, как смерть Прокофьева, на фоне смерти Сталина действительно прошли незаметно. Мне запомнилось только известие о том, что «врачи-убийцы» ни в чем не виноваты. Об этом написали вскоре после смерти Сталина.
В первые дни после похорон очень много говорили о людях, которые погибли там. Было чувство ужаса, потому что это были какие-то люди, которые жили мирно и вдруг оказались задавленные толпой, это было очень страшно.
В нашей семье всем было известно, что на троне сидят уголовники. Бабушка, когда училась заграницей, она же видела всю эту эмиграцию, и даже одно время думали, что она будет секретарем у Крупской. И она слышала всех ораторов. Это еще были какие-то 10-е годы. И дед мой, который жил в Риге, принимал участие в каком-то революционном движении, попал в ссылку. И когда они вернулись в Россию, увидели, что произошло, то они уже в 23 года от всего этого решительно отошли. Было понятно, кто нами правит.
Поскольку у меня мать и бабушка — еврейки, а с русской семьей отца я и не была знакома, нас очень задевала вся эта компания борьбы с космополитизмом. Говорили, что евреев вышлют. Нашего дальнего родственника писателя Бергельсона расстреляли в день его восьмидесятилетия. Он был членом Еврейского антифашистского комитета. До этого убили Михоэлса.
Елена Владимировна Закс (1934–2022), инженер-химик, переводчик, журналист
Подготовил Александр Борзенко