Я тогда училась в ЛГУ на филфаке, на английском отделении. В университете был, конечно, траурный митинг, но ничего особенного я не запомнила. Все стояли, кто-то выступал с речами. Не помню, чтобы кто-нибудь плакал. Всеобщее замирание, тишина — это было.
Вернувшись, я застала у родителей Кавериных — Вениамина Александровича и Лидию Николаевну, они как раз в эти дни приехали из Москвы, жили в гостинице и зашли к нам в гости. Они тихо разговаривали, и атмосфера была скорее радостная. Полурадость, полуожидание — что же теперь будет?
Дома у нас поклонников Сталина не было, репрессированные — были, два маминых двоюродных брата. Один из этих братьев, художник Петр Снопков [муж Алисы Порет] был арестован в блокаду, он лежал, умирающий от голода, у себя в квартире, и сосед написал на него донос, что у него нет затемнения на окнах — наверное шпион. Энкавэдэшники пришли и унесли его, сам он идти уже не мог, и вскоре он умер в лагере.
Так что Сталина нам любить было не за что. Перед тем как он умер, вокруг такое творилось — арестовали врачей, ждали высылки евреев, все время думали, что еще грохнет. Но как праздник мы его смерть не отмечали. Я знаю людей, которые праздновали — поспрашивайте Ирму Кудрову, в ее компании была такая традиция.
Наталья Леонидовна Рахманова (р. 1930), переводчик
Подготовила Елена Эфрос