Зимой 1952/53 года я учился в первом классе московской школы № 10 (1-й Хвостов переулок в Замоскворечьи) и жил на Большой Полянке в коммунальной квартире.
Сталин представлялся тогда просто сверхчеловеком, поэтому я как-то спросил маму: «Как ты думаешь, Сталин умрет?»
Мать насторожилась: «А в школе что говорят?» Я пояснил, что так вопрос никто не ставил, но просто я сам подумал, что сверхчеловеку будет естественно жить вечно.
Мать от ответа уклонилась и посоветовала спросить учительницу.
Спрашивать я не стал, но и ждать ответа долго не пришлось. В самом начале марта вдруг появляется «Бюллетень о состоянии здоровья товарища Сталина».
Сначала мы услышали его по радио. Это было крайне странно. Никто никогда не читал ничего про личную жизнь товарища Сталина, а тут вдруг…
Много позже были разговоры о том, что бюллетень не опубликовали бы, если б была хоть какая-то надежда на выздоровление. Значит, он уже тогда был либо мертв, либо при смерти. Но в тот день никто об этом не говорил.
А в школе, на следующий день, вдруг во время урока в класс входит директриса, мы все встаем, она вслух зачитывает тот же бюллетень, выходит из класса, мы садимся, урок продолжается. Так было дня три подряд, насколько помню.
Когда официально объявили о смерти Сталина, помню атмосферу какой-то растерянности и подавленности. Такое было ощущение, что никто не знает, как себя вести и что теперь будет.
Приходит бабушка и говорит: «Сталин умер. Все плачут». При этом сама она почему-то не плачет. Потом приходит с работы мама и говорит те же самые слова: «Сталин умер. Все плачут». Но и она сама не плачет. То же самое — с соседкой Анной Ильиничной. И с соседкой тетей Настей, и с другими соседями. Около десятка человек сообщили, что «все плачут», и при этом меня удивляло, что лично я ни одной слезинки ни у кого не видел. Сам, понятно, тоже не плакал.
В эти дни, уходя на работу, наши мамы (отцы наши погибли на фронте) строго-настрого приказывали нам на улицу не выходить. Но как усидеть дома, когда вокруг творится что-то непонятное!
В один из дней, когда народ шел прощаться со Сталиным в Колонный зал, я оказался на улице с группой соседских мальчишек примерно моего возраста. Самому старшему было, я думаю, лет одиннадцать. С Большой Полянки виден Кремль, так что идти до Колонного зала совсем недалеко. Но страшно: не только родительский запрет, но и какие-то неясные ощущения, мрак неизвестности. Так, движимые любопытством и удерживаемые страхом, мы потихоньку дошли до начала улицы. Полянка была пустая: ни общественный транспорт не ходил, ни машины.
Издалека мы видели, что на Малом Каменном мосту свободно, а вот дальше, на Большом Каменном, уже оцепление из грузовиков и огромная черная толпа, доходившая до середины моста. Причем по обе стороны оцепления. Идти ли нам туда, мнения разделились. Все-таки было страшно без взрослых.
Тут кто-то обратил внимание на пустые малярные люльки, оставленные на крайнем доме нечетной стороны Большой Полянки (позже я узнал, что в этом доме жил Алик Гинзбург, известный впоследствии диссидент).
Мы забрались в одну из них и ручной лебедкой подняли люльку этажа до четвертого, точно не помню. Кто-то увидел в далекой толпе, помимо машин оцепления, еще и конную милицию. Я, сколько ни силился, лошадей так и не увидел, но на всякий случай тоже сказал, что вижу.
И тут на наших глазах на Большой Каменный хлынула еще толпа (видимо, прорвав где-то оцепление). Справа или слева от моста — не помню, но поскольку под мостом есть проход, то люди бежали с обеих сторон. В результате мост стал быстро заполняться весь, и мы перепугались не на шутку: вдруг дойдет и до нас, как тогда домой попадешь?
Был момент паники: поднять люльку было просто — крути ручку лебедки — а спускаться как? Но кто-то из ребят сообразил (или знал), что надо перекинуть какой-то там рычажок, в конце концов спустили люльку и разошлись. Охотников идти туда, где толпа, не оказалось.
Родителям, конечно, ничего не сказали, и мать моя узнала об этом приключении спустя много лет. Воспоминания об этом дне до сих пор возрождают ощущение какого-то липкого детского страха и непонимания того, что же происходит.
Евгений Федорович Прохоров (р. 1945), переводчик