Жизнь моей семьи была очень насыщена политикой, в определенном смысле. Мой отец, Венедикт Мякотин, был историком и народным социалистом. Из России он уехал вместе с остальными, в 1920-е годы. Сейчас это называют «философским пароходом», но я с детства слышала о поезде. Потом я подсчитала по списку — большинство выехало именно на поезде.
Я с детства понимала, что в СССР преследуют людей, что люди пропадают. Уже в Париже я старалась следить за всеми новостями. Я знала, кто такой, что такое Сталин. Конечно, я не знала в то время, до какой степени он дошел, это нам видно и понятно, в сущности, только сейчас.
Моя старшая сестра и ее муж, с которыми я тогда жила, были радикалами, ультралевыми, состояли в небольшой партии PSOP (Partie socialiste оuvrier et paysan — Рабоче-крестьянская социалистическая партия). При этом они не считали себя ни троцкистами, ни сталинистами. Конечно, во Франции после войны коммунистов было очень много. Советский Союз ассоциировался с победой. Когда моя сестра уходила на партийное собрание, а ее дети спрашивали, куда она идет — она отвечала: «в гнилой дом» (la maison pourrie). А если говорили о компартии, ее называли «большой дом» (la grande maison). В шутку, конечно, они абсолютно к ней не примыкали, но иерархия была ясна.
Я очень хорошо помню этот день, 5 марта. Я шла по улице, около Люксембургского дворца. Наверное, с работы. Часам, может быть, к пяти. Зима была довольно тяжелая, снега было много, но он уже начал таять. Небо было закрыто облаками, но и солнце уже светило, были видны его лучи. Я шла и думала: «Может быть, это мой самый лучший день в жизни». Вроде бы и не особенно приятно — так радоваться из-за того, что умер какой-то человек. Я против смертной казни и, вот, все-таки так. Я была очень рада. Думала: «Вот он умер, что же теперь будет?»
Думаю, саму новость я узнала по радио. Точно сказать не могу. Почему-то у меня есть впечатление, что я узнала о смерти Сталина в тот момент, когда шла мимо Люксембургского сада. Я должна была увидеться с друзьями, историками, с которыми я познакомилась в архивах. Одного звали Альбер Субуль, другого (он был англичанин) — Ричард Кобб. И вот этот Кобб был правым анархистом, большим шутником, все время смеялся. Очень веселый был человек. Когда я пришла, то сказала им, как я рада. А он вдруг говорит: «А я плакал!». Меня это поразило — человек, который надо всем смеется — и вдруг расплакался из-за смерти Сталина. Если бы он был еще какой-нибудь коммунист — понятно, но такой человек, такой циник! И он был не дурак, но и для него Сталин был символом победы.
Многие в то время еще думали, что после войны все пойдет лучше. Со Сталиным это так не пошло, однако когда он умер, многие (я в том числе) опять стали надеяться на перемены.
Элен Каплан (Елена Венедиктовна Мякотина, р. 1929), архивист
Подготовил Сергей Бондаренко