В марте 1953 года, когда смерть настигла Сталина, я был 15-летним суворовцем — воспитанником Воронежского суворовского военного училища. В роте нас было почти 100 человек, и мы жили своей бурной мальчишеской жизнью — мечтами о будущем, дружбой и товариществом, спортом, хорошими книгами, и, конечно же, мы вовсю ухаживали за девчонками. И вдруг наш юношеский мир накрыла мрачная тень — смерть вождя.
Помню траурный митинг в нашем переделанном из церкви клубе. С забитыми наглухо куполом и окнами это кирпичное здание напоминало большой неуютный саркофаг. Мы стояли черными рядами (наша форма была из черного сукна, ее оживляли лишь красные погоны и лампасы) с унылыми лицами, переминаясь с ноги на ногу на холодном кафельном полу.
Начальство толпилось на сцене, кто-то утирал слезы, сморкался, говорились краткие скорбные речи. Слово взял начальник политотдела — невысокий толстый полковник с круглым, изрезанным глубокими морщинами лицом. Мы не любили его за казенно-крикливое отношение к нам и прозвали Карабасом-Барабасом. Он начал речь: «Царское правительство отправляло товарища Сталина в ссылку в Сибирь семь раз, он бежал из ссылки шесть раз», и вдруг зарыдал в голос, совершенно по-бабьи, и крупные слезы градом покатились по лицу и закапали на шинель.
Я изо всех сил пытался заплакать, морщил брови, напрягал лицо, до боли впивался ногтями в ладони — ничего не выходило. Ругал себя за бездушие, за неспособность почувствовать общую великую скорбь. Напрасно. Покосился на своих товарищей — все те же угрюмые лица, в младших ротах кое-кто всхлипывал.
И вдруг тяжелое чувство ушло, улетучилось. Мне захотелось, чтобы унылая церемония закончилась как можно скорее — выйти на свет, на свежий воздух, вдохнуть его полной грудью.
Сегодня мне 75 и я понимаю отчетливо, что Сталин правил нашей огромной страной, постоянно поддерживая в головах миллионов советских людей тлеющий огонь гражданской войны. Более чудовищного преступления против своего народа представить себе невозможно.
Фридрих Сергеевич Логинов (р. 1937), дипломат