Раздавите гадину!
Вольтер
Когда мне было десять лет, моя бабушка впервые рассказала мне о Сталине. Рассказала про 37-й год, дело врачей, похороны и ХХ съезд. Когда мне было двенадцать, я прочел «Реквием» Ахматовой — не в машинописи, а переписанный моей мамой от руки. В четырнадцать Галич был моим любимым автором, а в шестнадцать, начитавшись «В круге первом», я не мог уснуть, тренируясь держать руки поверх одеяла — чтобы потом не переучиваться на Лубянке.
Через несколько лет началась перестройка, мое тайное знание стало общественным достоянием, но я не перестал быть антисталинистом.
Почему же сегодня любые призывы к покаянию, любые обличения Сталина вызывают у меня такое раздражение?
Прежде всего — само слово «покаяние». Коллективная ответственность — понятие из тоталитарного дискурса. Покаяние может быть только персональным. Насколько много осталось сегодня тех, кому нужно персонально покаяться в преступлениях сталинизма? И так ли нам нужны слезы этих стариков?
Их дети? Странно испытывать вину за своих родителей, а каяться публично — слишком похоже на проработки 30-х годов. К тому же сегодня мы имеем дело даже не с детьми, а с внуками — должны ли они каяться, что один дедушка мог убить другого?
Да и вообще: общественное покаяние уже было, в конце 80-х. Одноименный фильм показали, в газетах и журналах напечатали воспоминания жертв и исследования историков. Уже в нашем веке Путин вручил Солженицыну орден, «В круге первом» показали по первому каналу, а «Архипелаг ГУЛаг» побывал в школьной программе.
Если честно — куда уж больше?
Те, кто требуют покаяния и сетуют о неслучившемся «советском Нюренберге», попали в плен ложной аналогии. Им кажется, что поскольку Гитлер и Сталин оба были диктаторы, то Россия должна изживать историческую травму теми же методами, что и Германия.
Между тем, трудно не заметить различий между СССР и нацистской Германией.
Во-первых, неясно перед кем каяться. Разделение на жертв и палачей куда более условно в России, чем в Германии. Ахматова была не права, когда говорила о двух Россиях — которая сажала и которая сидела. Это была одна Россия, потому что те, кто сажали, часто тоже успевали сесть — и только хрущевская оттепель остановила эту наглядную иллюстрацию на тему греха и воздаяния.
Аналогия подсказывает, что если немцы каются перед евреями, то русские могли бы покаяться перед украинцами, прибалтами и поляками. Я вообще не люблю национального покаяния, но, даже если забыть о неприглядном поведении пострадавших народов во время Холокоста, русские пострадали от Сталина ничуть не меньше их. Никакого сравнения с немцами и Гитлером — так что никакой национальной вины русских (или евреев, или грузин) не получается: как всегда, есть только вина конкретных людей, в большинстве своем давно уже умерших, иногда — не своей смертью.
Во-вторых, Гитлер оставил Германию в руинах, расчлененную на четыре части — шестьдесят лет назад Советский Союз был огромной империй, контролирующей половину Европы. Как можно ожидать от жителей России и Германии одинакового отношения к политикам, результат правления которых настолько различался?
При этом социологические опросы показывают, что отношение к Сталину в России и Гитлеру в Германии примерно одинаково. Согласно опросу Левада-центра позитивно к Сталину относится менее трети опрошенных (23% испытывают к нему уважение, 7% — симпатию, 2% — восхищение), а 58% россиян считают, что жертвы, которые понес народ в эпоху Сталина, невозможно оправдать никакими великими целями. Мне не удалось найти результатов подобного опроса про Гитлера, но 25% немцев считают, что у национал-социализма были и позитивные стороны, половина опрошенных немецких школьников 15–16 лет не считает Гитлера диктатором, а треть считает, что он боролся за права человека; опрос молодых людей дает от 18% до 29% позитивных отзывов о Гитлере.
Разумеется, можно спорить, насколько опросы сопоставимы. Конечно, для корректного сравнения необходима согласованная работа социологов двух стран, проводящих опросы по одинаковой методике и на основе общего опросника, — но в любом случае не приходится говорить о том, что «в Германии невозможна ситуация, в которой молодые люди выражают симпатию к Гитлеру».
Почему я останавливаюсь на этом сравнении России и Германии?
Когда требуют заново развернуть дискуссию о Сталине, подразумевают, что общественное отношение к нему ненормально, неправильно. Германию приводят в пример как страну, где историческая травма изжита: утверждается, что благодаря этому Германия смогла стать демократической страной, где, в отличие от России, к власти не приходят бывшие офицеры спецслужб, а реваншистская риторика остается достоянием маргиналов.
Между тем мы видим, что несмотря на десятилетия антинацистской пропаганды, запрет нацистской символики и пресловутое «чувство вины» в том, что касается отношения к прошлому, ситуация в Германии не сильно отличается от отечественной.
И знаете почему? Потому что подобное отношение к историческим фигурам тоталитарного пантеона совершенно нормально. Оно заключено в человеческой природе.
Кто-то всегда испытывает тоску по сильной руке, кто-то ностальгирует по прошлому, каким бы оно не было, кто-то жалеет об утраченной империи, а кто-то назло официальной пропаганде поддержит любого душегуба.
Наверное, это не очень хорошо, но, как бы сказал герой наших заметок — другого человечества у меня для вас нет.
Мы, жители России, не лучше и не хуже немцев, австрийцев, итальянцев или испанцев. Давно пора, уважая уникальность нашей культуры, отказаться от представления о собственной исключительности.
Конечно, признать подобную ситуацию нормальной — еще не значит смириться с ней. Можно бороться, чтобы улучшить данные опросов или, по крайней мере, не дать сталинистам возможность их ухудшить. Вероятно, если бы мы жили в Германии, я бы с этим согласился — но у России есть много других, более актуальных, проблем.
За последние месяцы мы могли убедиться, что стратегия власти заключается в информационных и законодательных «вбросах», призванных отвлечь нас от этих самых актуальных проблем, заставив вместо этого обсуждать православную церковь, гомосексуалистов и судьбы сирот. История с переименованием Волгограда в Сталинград — из этой же оперы. На самом деле власть как бы предлагает: давайте поговорим о Сталине! Давайте поспорим! Расскажите еще раз свои доводы!
Все понимают, что от подобных предложений власти лучше отказываться, — но фокус в том, что очень приятно повторять доводы, выученные наизусть еще во времена Горбачева. Возникает ощущение, что ты блестяще опровергаешь оппонента. Наслаждаешься своим красноречием и стройной логикой, не замечая, что все «за» и «против» уже много раз высказаны, и их повторение не может никого переубедить.
Сегодня раз за разом твердить о миллионах жертв — это как в анекдоте: искать под фонарем, а не там, где потерял. Слушать эти разговоры противно вдвойне, если тебе небезразлична память погибших. Я не знаю, для чего они умерли — но уж точно не для того, чтобы мы упражнялись в красноречии на их могилах.
Да, конечно, история определяет современность. Но Сталин умер шестьдесят лет назад. Это уже давняя история. Почему мы не спорим с такой же страстью о Петре Первом или Иване Грозном? Нам кажется, что это было недавно? Нет. Это было давно. Сталин умер и сталинизм сегодня возможен точно в том же смысле, в котором возможна опричнина или петровское обстригание бород: как метафора, не более.
Могут возразить, что мы спорим не об историческом Сталине, мы всегда спорим о современности. Во времена Хрущева спор о Сталине был спором о том, что такое «настоящий социализм»; сегодня это спор о том, что лучше — свободы граждан или могущество государства.
Это ведь важный спор, как можно не принимать в нем участие?
Это важный спор, но постановка вопроса кажется мне порочной. Главный вызов, который стоит перед нами — это сконструировать образ России как свободной и могущественной державы, где свободы граждан и могущество государства не отрицали бы друг друга, а дополняли. Создать образ страны, которая может выиграть войну, не загоняя собственных граждан в лагеря.
Искать решение этой задачи лучше без оглядки на российскую историю — поскольку, похоже, здесь российская история не дает нам позитивных примеров. Возможно, следует обратиться к опыту стран, в которых баланс власти и свободы выстроен намного лучше, чем в России (хотя, конечно, тоже не идеально).
Эта модель, модель свободной России, только тогда будет удачной, когда ее будут готовы принять многие из тех, кто сегодня оправдывает или защищает Сталина. Превратить этих людей в союзников при обсуждении будущего куда важнее, чем лишний раз доказать свою правоту в споре о прошлом. В конце концов, вопрос о том, как надо было проводить модернизацию без малого сто лет назад, представляет чисто академический интерес.
Конечно, писатели и кинорежиссеры все равно будут обращаться к эпохе Сталина — и мне хочется, чтобы они показывали это время правдиво. Конечно, историки должны собирать свидетельства и писать книги, чтобы правда о том времени не была утеряна и принесена в жертву политической конъюнктуре. Но если вы не историк, не писатель, не кинорежиссер — оставьте Сталина в покое. Он не нужен России сегодня.
Закопайте гадину. Нам и без него есть о чем поговорить, и есть о чем подумать.